Живые записки Антона Носика

Раз уж надумал я податься в видеоблоггеры, и даже скачал для этой цели iMovie, то вот вам небольшой фотоотчёт о том, как выглядит в Венеции Acqua alta — «высокая вода». Проклял всё, пока монтировал, и концовку сгладить не получилось, но всё равно красиво вышло, потому что фотографии не мои. Смотреть рекомендуется в HD:

Нужно понимать, что разные участки Венеции имеют различную высоту над уровнем моря. Площадь Сан Марко с её 80 сантиметрами — самый уязвимый участок. Уровень площади San Lio в том же квартале San Marco — 135 см. Остров Сан Пьетро — 155 см. Там даже во время самого страшного в истории Венеции наводнения, 4 ноября 1966 года (194 см) воды было по колено. На острове Св. Елены уровень земли — 175 см. Когда San Marco затоплен на 90 см, на Святой Елене, где стадион — все ещё сухо. Но так уж устроена Венеция, что именно на Св. Елене и Сан Пьетро никто не желает жить. Всем подавай центр, где стихийные бедствия.

Однако же возвращаясь к iMovie, буду страшно признателен читателям за подсказку каких-нибудь более человеческих и интуитивно понятных средств видеомонтажа для Мака. Необязательно бесплатных. Спасибо заранее.

Во вторник и среду на этой неделе собирался на очередную сессию Региональный совет Венето (тот самый, который наши госСМИ в ночь на понедельник переименовали в парламент Венеции). На повестке дня у депутатов стояло 45 пунктов для обсуждения, в том числе:

— принятие для Венето региональных нормативов максимально допустимой концентрации гербицида глифосат в почвах и воде
— задолженность в 5000 евро по обещанному спонсорскому взносу на проведение фестиваля «Солнце Луна: мост между культурами»
— снижение стоимости входных билетов в Палаццо Дукале для жителей Венето с нынешних 19€ до более приемлемых сумм
— законопроект №123 о борьбе с размножением болотного бобра (Myocastor coypus), наносящего вред деревьям и сельхозугодьям
— обеспечение жителям Венето, перенесшим инсульт, доступа к реабилитационной методике доктора Perfetti, как более совершенной, чем уже им доступные методики Доман, Войта, Фай и ABA
— финансовые проблемы и сокращение штатов в экологическом проекте Thetis, из которого за последнее время уволено 10 сотрудников
— меры по недопущению проживающих в Венето игроманов до киосков с карточками спортлото
— противодействие планам лоукостера Meridiana Srl по сокращению полётов в Аэропорт им. Валерия Катулла, чреватым увольнением веронских работников наземных служб
— ремонт шлюзов; благоустройство цехов и складов промзоны венецианского Арсенала
— подключение всех учреждений региональной системы здравоохранения (ULSS) к единому реестру онкобольных
— защита, поддержка и продвижение многовековых традиций выращивания тутового шелкопряда в регионе Венето.
( А как же Крым?! )
PS. И перестаньте, пожалуйста, записывать Вальдегамбери в «Северную Лигу» — просто из-за того, что это единственные итальянские раскольники, название которых у вас на слуху. Он был христианским демократом, потом создал своё движение «Народное будущее», в облсовет прошёл по списку Lista Zaia, но в «Северной Лиге» не был, не состоял, не участвовал. Хоть и развёл её депутатов на поддержку независимой республики в Крыму.

PPS. Путать облсовет региона Венето с общественной организацией Parlamento Provvisorio della Repubblica Veneta, арендующей чердачные помещения для своих сходок, тоже не надо. Consiglio regionale del Veneto — это совершенно официальный, легитимный законодательный орган, заседающий в огромном дворце. А Parlamento — скопище милых и забавных фриков-реконструкторов, всерьёз мечтающих, чтобы вслед за 2016 годом сразу наступил 1510-й, или, на худой конец, 1796-й. Думаю, ни для кого не будет сюрпризом, что Стефано Вальдегамбери в этой романтической тусовке тоже не состоит.

Около часа ночи с воскресенья на понедельник по куче российских СМИ, казённых и карманных, разнеслась благая весть: 18 мая парламент Венеции признает Крым частью Российской Федерации. Об этом уже успели написать «Известия», ИТАР-ТАСС, Life.Ru, Газета.Ру и «Московский комсомолец», рассказали телеканалы РЕН-ТВ и «Звезда». Думаю, к утру список ретрансляторов новости заметно расширится — но итальянских СМИ среди них по-прежнему не будет.

Вынужден огорчить публикаторов сенсации. У Венеции нет никакого парламента. Его тут не существовало даже в 1797 году, когда Наполеон упразднил Светлейшую Республику: в сложную пятиуровневую систему её сдержек и противовесов входили, помимо дожа, Большой Совет из 2000 человек, Коллегия (аналог кабинета министров), Синьория, Совет Десяти, Сенат и даже Аренго — всенародный сход, призванный обеспечить влияние всех граждан Венеции на принятие законодательных решений, созываемый от случая к случаю, по типу новгородского веча. Но парламента не было. Не появился он ни при Наполеоне, ни при австрийцах, ни после вхождения Венеции в состав объединённой Италии 150 лет назад. Городом с тех самых пор управляет мэр, избираемый прямым голосованием жителей, и в некоторых ритуалах исполняющий церемониальные функции дожа. Одновременно с мэром избирается и городской совет из 36 депутатов, выбранных по партийным спискам + сам мэр). Горсовет называется Consiglio communale и заседает в Palazzo Corner Piscopia Loredan на Большом канале. Дворец построен в XIII веке, в разное время служил постоялым двором, резиденцией дожа, частным жилищем и гостиницей:

Даже если считать заседающий тут ныне горсовет «парламентом Венеции», вопросов международной политики он не ставит и не решает, поскольку занят муниципальными проблемами, и их ему, верите ли, хватает выше крыши. «Признать Крым российским», или отменить санкции ЕС, этот орган ни при какой погоде не может. Как не может это сделать и Региональный совет Венето, поскольку в его компетенцию внешнеполитические вопросы тоже не входят. Конечно, любой отдельно взятый депутат областного, городского или сельского совета в Италии может критиковать политику её центральных властей, за это тут не возбуждают уголовных дел и не отбирают бизнес. Но будь он не рядовой депутат сельсовета, а даже целый сельский староста, эта критика всё равно останется его частной инициативой и личным делом.

PS. С тех пор, как Крым вошёл в состав России, это уже не первый случай, когда официозные российские СМИ пытаются найти в Венеции какую-нибудь прямую или косвенную поддержку. Так, в марте 2014 года венецианцы из репортажей РТ узнали о своём выходе из состава Италии. Новость об этом событии, попавшая в местную газету, звучала так: «Русское ТВ рассказало об отделении Венеции».

PPS. Оказывается, ещё в апреле наши госСМИ сообщали о снятии санкций Евросоюза французским парламентом. Там, правда, фактическая база была попрочней.

В девять утра в дверь позвонили.
На пороге явились два милейших венецианских связиста в спецовках — подключать на кухне вторую точку доступа в Интернет, чтобы он, наконец, мог раздаваться по квартире равномерно. Стены в Венеции толстые и каменные, легко убивающие любой сигнал, а Интернет тут и сам по себе хвор не по-детски: спутниковая антенна даёт 3Мбит/с, а самое быстрое кабельное подключение по ADSL — не больше 14. Есть, конечно же, шустрая телефония различных оттенков 4G, но до квартир в центре города она не добивает, и никакой контракт сегодня не даёт квоты больше 4ГБ в месяц.

Но вернёмся к моим удивительным гостям. Сперва умельцы расковыряли телефонную розетку в кабинете. Потом бросили её в раскуроченном виде и ушли на кухню, искать другую — видимо, вспомнив, что обычно в больших квартирах телефонных розеток бывает больше одной. В самом деле, розетка на кухне нашлась — раскурочили и её. Вернее, розеток там сыскалось две. Начали с той, что под потолком, а когда и её разломали в щепу — занялись той, что ближе к полу...

В 12:45, провозившись без малого 4 часа, но так и не подключив маршрутизатор, умельцы любезно попрощались и отправились обедать, оставив на кухне 20-метровый моток кабеля. Обещали после обеда прийти и взяться за работу с новыми силами.

Я вспомнил, как в разное время подключали мои квартиры к Интернету эникейщики из Билайна, Ринета, OnLime и Ховрино.нет. Приходили они с точно таким же оборудованием, но, как правило, по одному. Вся работа по дотягиванию кабеля из коридора на этаже до точки подключения в квартире занимала у одного работника от силы минут 15. Но Италия — даже северная — в этом смысле страна совершенно особенная. Помнится, на Илью Кабакова, который впервые попал сюда с выставкой в 54-летнем возрасте, самое большое впечатление произвели не музеи, церкви и палаццо, а откуда росли руки у работников в той галерее, где монтировалась его инсталляция.

— Они не умеют делать вообще ничего, — рассказывал потрясённый Кабаков. — Не умеют и не хотят.

Удивительно сознавать, что мои сегодняшние гости, у которых на подключение ADSL-кабеля к телефонной розетке привычно уходит два человеко-дня — потомки и наследники великих мастеров и воинов, зодчих и ремесленников, корабелов и учёных, потрясавших мир своими достижениями в науке и технике, построивших город на воде, заложивших основы современной гидравлики, математической статистики, бухучёта и республиканского строя, бороздивших моря и океаны, в XV веке освоивших книгопечатание и заваливших Европу своими изданиями (даже Эразм Роттердамский ездил сюда печататься), вбивших в дно Лагуны 1,1 млн деревянных свай ради постройки одной церкви Santa Maria della Salute... Достаточно взглянуть на уродливое здание Сбербанка на кампо Манин, предвосхитившее лужковский стиль и из бреда ревности воспетое Бродским, на жуткие, без окон, цементные глыбы спорткомплекса Giobatta Gianquinto близ Арсенала, на новые университетские корпуса, неотличимые от брежневской застройки у метро «Профсоюзная», на новый торговый центр позади театра Гольдони, на чудовищные новые корпуса Бауэра и Даниэли, на пёструю рекламу одежды Diesel, полгода назад скрывшую от наших глаз южный фасад моста Риальто, чтоб убедиться: от чудо-мастеров длившегося больше полтысячелетия золотого венецианского века, от Кодусси и Ломбардо, от Палладио, Скамоцци и Лонгены, от Сансовино и Серлио, от легендарного Бартоломео Бона и загадочного да Понте, в сегодняшней Венеции остались одни лишь камни. И с теми нынешняя «архитектурная сволочь» (термин И.А. Бродского) не всегда церемонится. Так, в 1964 году, ради постройки того самого Сбербанка на кампо Манин, пошёл на слом старинный дом, в котором с 1495 года печатал свои книги великий первопечатник Мануций...

Воистину, умеет мать-природа отдохнуть на потомках.

PS. В два часа мои умельцы вернулись с обеда. Об их успехах в борьбе с розетками доложу дополнительно, когда и если эти успехи будут достигнуты. По состоянию на 15:25 среднеевропейского времени мастера не берутся предсказать, управятся ли к вечеру. Если не успеют — вернутся с новыми силами в понедельник. И это при том, что сервис — полностью коммерческий, ни в какой контракт с оператором не включён, а оплата за него взимается почасовая.

PPS. Кто такие барнаботы, и почему им положено плакать в Венеции — расскажу в отдельном посте.

Мне уже доводилось тут писать о феноменальном упорстве моего друга Арсена Ревазова. Сегодня Арсен отчитался об успешном завершении ещё одного проекта, подтверждающую эту его особенность.

Есть в Венеции такая церковь, называется Santa Maria dei Miracoli, или просто Мираколи в местном обиходе. Построена в 1481-1489 годах архитектором Пьетро Ломбардо с сыновьями. Джон Рёскин, помнится, называл её самой красивой церковью в Европе. А проблема с ней в том, что красота эта со всех четырёх сторон довольно плотно застроена жилыми зданиями, из-за которых «самую красивую церковь в Европе» никак не возможно взять в кадр всю целиком, общим планом. То есть возможно, но с искажениями и искривлениями перспективы. Которые, собственно говоря, присутствуют на всех известных снимках этой церкви — в альбомах по архитектуре, путеводителях и коммерческих фотобанках.

Арсен 4 года ходил вокруг церкви Мираколи кругами, придумывая, как бы её всю запихнуть в кадр высокого разрешения, и без кривизны. На первый взгляд, довольно странный challenge: ведь и глаз человеческий охватывает церковь всегда с какой-то одной точки обзора, определяющей перспективу, угол зрения и связанное с ним искажение фактических пропорций. Но Арсену не интересно про глаз. Ему интересно про абсолют. Он хочет использовать фотографическую технику именно для того, чтобы увидеть окружающий мир таким, каким его не может ухватить наше несовершенное зрение. Его последний фотопроект «Четвёртое измерение» был как раз о том, чтобы посмотреть на Италию «глазами Бога». И церковь Мираколи — из тех объектов, про которые сразу ясно, зачем ей нужен такой идеальный взгляд: ведь вся её архитектура — о пропорциях. 4 года Арсен думал над этой задачей, и в итоге её решил:

Смысл найденного им решения мне вряд ли удастся понять, но объяснения Арсена могу передать дословно:

пришлось на альпе сделать одну дырку, врезать в ней резьбу под штативный болт и поставить вторую площадку сверху, вместо видоискателя. это сделал токарь в москве. я бы и сам сделал, но чтобы резать резьбу нужен метчик. а его так просто не найти, он дюймового
стандарта. дальше я сделал обычный шифт объектива, который еcть на альпе (подъем объектива вверх параллельно плоскости съемки), снял, а потом просто поставил альпу вверх ногами на новую площадку, и это оказалось уже не shift-raise, a shift fall.

Кадры сделаны объективом Schneider 58mm.
Оба снимка (общий план и фасад церкви) доступны в высоком разрешении:
общий план
фасад.

Стольник Пётр Андреевич Толстой, предок Льва Николаевича и Алексея Константиновича, прожил долгую и интересную жизнь, полную интриг и заговоров, взлётов и падений. Достаточно упомянуть, что в 1724 году высочайшим Петровским указом 79-летний действительный тайный советник Толстой был возведён, вместе с потомством, в графское достоинство. А всего 3 года спустя, летом 1727, лишился и титула, и всех государственных постов, был сослан с семьёй на Соловки, и вскоре умер в каземате тамошней тюрьмы.

За 30 лет до этих драматических событий, каким-то чудом избежав расправы за участие в стрелецком бунте и пытаясь завоевать доверие Петра I, стольник вызвался волонтёром в царский призыв — «ехать в европские христианские государства для науки воинских дел». Из дисциплин, которые предстояло изучать в Европе комнатным стольникам, Толстому досталось судоводство и мореплавание. С такой учебной программой он и угодил на два года в Италию.

Впоследствии морская наука стольнику не пригодилась, потому что сразу по возвращении его отправили на дипломатическую работу — послом к султанскому двору в Константинополе. Но о своих путешествиях 1697-99 годов Пётр Андреевич Толстой оставил записки, которые можно с полным основанием назвать первым в истории путеводителем на русском языке.

Полный текст сочинения, с обильными аннотациями, последний раз издавался в 1992 году в серии «Литературные памятники», и его цифровая копия доступна в библиотеке Мошкова. А мне подумалось, что хорошо бы когда-нибудь издать эти записки в формате современного путеводителя, с картинками, геотегами и актуализированной справочной информацией. Чтоб сегодняшний российский путешественник мог повторить путь стольника из XVII века и взглянуть на камни Европы его глазами.

Для полноценной реализации этого прожекта нужна значительная трудозатрата, издательские навыки и некоторое количество денег — при неочевидном спросе на конечный продукт. Но завтра мы попробуем наглядно представить себе, как могли бы выглядеть страницы такого путеводителя, на венецианском примере.

Твёрдая суша к западу от Венеции (она же, в местном обиходе, terraferma) лежит у подножья гор. Но погода, при которой их можно увидеть — большая редкость. А на телефон и вовсе никогда не снять, понадобится если не зеркалка, то, по крайней мере, объектив с оптическим зумом 20х:

Бунин в 1913 году описывал этот пейзаж с большой топографической точностью:

В голубой простор глядел крылатый
Лев с колонны. В ясную погоду
Он на юге видит Апеннины,
А на сизом севере — тройные
Волны Альп, мерцающих над синью
Платиной горбов своих ледЯных...
(Горы, видимые на фотографии — как раз Альпы).

Справедливости ради, стоит отметить, что в этом дотошном географическом экскурсе попутаны вообще все мыслимые и немыслимые рамсы. Начать с того, что крылатый лев с колонны, хоть и стоит в профиль к «голубому простору», но морда его и глаза обращены к каменному фасаду Дворца дожей, на который он и смотрит с самого XII века, не оглядываясь на бачино за правым плечом и, соответственно, никакой воды в обычном состоянии не видя.

На юг крылатый лев с колонны Св. Марка посмотреть ещё может (например, отрастив глаза на правой ягодице, или повернув бронзовую шею на 135 градусов), но увидит он там сперва мелководье и острова Лагуны, затем Лидо, отделяющее залив от открытого моря, а дальше, до самых пляжей Равенны — одну сплошную синь Адриатики, и никаких в ней гор, даже в самую ясную и распрекрасную погоду.

Повернув же голову ещё на 45 градусов влево и посмотрев на север, лев Св. Марка увидит ровно то же, что видели враги Венецианской Республики, казнимые по приговору трибунала у подножья его колонны: точное время на курантах Часовой башни (образное выражение венецианского диалекта «покажу тебе время» переводится на русский как «пасть порву, моргалы выколю», и далее по тексту — именно в силу традиции казнить осуждённых лицом к курантам).

Ещё, взглянув на фасад Часовой башни, лев с колонны Сан Марко увидит там себя же — но уже не в бронзе, а в белом камне. Потому что архитектор Мауро Кодусси над 24-часовым однострелочным циферблатом (в Венеции у всех уличных часов — одна большая стрелка и 24 деления) водрузил ещё одного льва Св. Марка. Того самого, которого взяла себе логотипом и понатыкала по всей Европе страховая группа Generali, до последнего времени имевшая в Часовой башне штаб-квартиру.

Такого же каменного льва можно видеть на крыше здания Generali в центре Иерусалима (фото)... но вернёмся к Бунину. Чтобы лев с колонны Св. Марка мог увидеть на севере Альпы, нужно снести не только Часовую башню и весь квартал торговых улиц позади неё, но также церкви и дворцы на двух берегах Большого канала, значительную часть районов Кастелло и Каннареджо. Лишь после этого льву с колонны откроется нормальный вид на Альпы в ясную погоду. Если же ничего этого не сделать, то лев просто упрётся глазами в своего белокаменного собрата, и никаких гор не окажется у того за спиной, одни соборы, кварталы, жилые массивы...

Другим автором, воспевшим Венецию, несмотря на консенсус биографов, что он до неё никогда не доехал, является Осип Эмильевич Мандельштам. Следовательно, его венецианское стихотворение можно воспринимать как угодно, только пейзажа с натуры в нём искать не следует, поскольку пейзажа с натуры там нет. Лев Лосев, например, пишет, что на самом деле стихи Мандельштама — не о Венеции вообще, а о человеческом умирании, где Венеция — всего лишь общекультурная европейская метафора процесса.

Попробуем абстрагироваться от консенсуса биографов и прочесть стихи, допуская, что они могли бы быть писаны и с натуры. Обнаружим привычно, по-мандельштамовски загадочное:

Воздух твой граненый. В спальнях тают горы
Голубого дряхлого стекла.

Навскидку, «горы дряхлого стекла» наводят на мысль о горке (мебели) с кучей старинной стеклянной посуды внутри. Но об эту расшифровку приходится сразу несколько раз споткнуться. Во-первых, зачем эти самые горки в спальнях? Если б спальня была в единственном числе, можно было б нафантазировать, что Мандельштам в Венеции снял особо тесную квартиру, хозяева которой за недостатком места хранили посуду в спальне, и это нашло отражение в стихах. Но множественное число подразумевает, что одинаковые горы дряхлого стекла присутствуют во многих спальнях Венеции.

Во-вторых, если представить себе, что в спальне держат стеклянную посуду, не очень понятно, какой оптический эффект мог бы сообщать ей голубой цвет. Не на подоконнике ж её держат! А в глубине спальни стекло, как его там ни расположи, вряд ли станет отражать небо, или по любой другой источник голубизны.

В-третьих, совершенно непонятно, какие воздействия могли б заставить стеклянную посуду в спальнях «таять», или какой процесс в жизненном цикле «дряхлого стекла» мог спровоцировать поэта на такую метафору. Речь, напомню, идёт про Мандельштама, который wrote nothing prosto tak.

Все эти головоломки отпадут за ненадобностью, если мы вспомним фразу доктора Фрейда из анекдота: иногда, детка, сон — это просто сон. А горы иногда — это просто горы. Те самые Альпы, они же Доломиты, которых не увидит бунинский лев с колонны Св. Марка, покуда мы не снесём ему северную половину Венеции для улучшения обзора. В прилежащих к вокзалу небогатых кварталах Каннареджо и в соседнем Кастелло, на Новой набережной, есть изрядное количество квартир с окнами, выходящими на север и северо-восток. Очевидно, из окон в таких домах (включая окна спален) видно сперва Лагуну, Мурано и мелкие острова, а затем — берег Террафермы, включая всё летное поле «Марко Поло», и те самые горы на заднем плане. Солнце, всходя из-за Punta Sabbioni, на рассвете начинает их освещать, сверкая льдом на вершинах. Лёд, тающий на горах, и есть то самое «дряхлое стекло», которое одновременно тает во всех спальнях с правильно ориентированными окнами. А горы — это просто горы.

Так бывает.

В музее Кверини-Стампалья на площади Св. Марии Статной (Santa Maria Formosa) выставлены полотна изумительного венецианского художника Габриэле Белла.

Больше его работы не выставлены вообще нигде, потому что при жизни художника никто не счёл их представляющими художественную ценность, и не приобрёл. В собрание Кверини-Стампалья в своё время купили 80 его полотен как интересное свидетельство жизни Венеции в конце XVIII века. Выставляются на данную минуту 66 картин, остальное в запасниках.

Это такой прекраснейший венецианский Пиросмани, рисовать не умевший от слова вообще, зато не пропускавший ни одного значимого события в жизни Республики, чтоб его в своих полотнах не увековечить. Например, он запечатлел исторический венецианский визит будущего императора Павла I с супругой — точнее, концерт, который дали в честь анонимных российских гостей воспитанницы сиротского приюта.

Художнику Габриеле Белла не повезло, как какому-нибудь Лотто или Вермееру Делфтскому: в конце ХIХ века не нашлось культового искусствоведа, готового объяснить, какой он на самом деле был крутой и значимый. А без такой сертификации мы на его картинах видим лишь то, что он очень хуёво умел рисовать с натуры:

Благо натура, небезосновательно приписываемая Вероккьо, нам всем хорошо известна:

А если на местности, с постаментом от Леопардуса, то она выглядит вот так:

Так что венецианскому Пиросмани остро необходим был какой-нибудь Джон Рёскин, Ivan Lermollieff, Генрих Вёльфлин или Бернард Беренсон, чтоб растолковать человечеству, насколько его творчество было на самом деле круто, революционно, не понято современниками и незаслуженно забыто после его смерти. Подозреваю, что если б картины Белла оказались в ту пору в собрании Теодоро Коррера, в экспозиции Дворца дожей, в контейнерах с монастырско-скуольским конфискатом, перемещённым по наполеоновскому указу в Академию или Лувр, либо, на худой конец, в колекции Ка'Реццонико, то это непременно бы случилось. Но увы, до антресолей Кверини-Стампалья не добрался, судя по его венецианским запискам, даже дотошнейший Муратов. И единственным знаменитым шедевром из тамошней коллекции остаётся «Введение во храм» Джованни Беллини.

Упоминая эту выдающуюся доску Беллини, положено указывать, что она нещадно скопипизжена классиком с известного шедевра Андреа Мантеньи, ныне хранящегося в берлинской Gemäldegalerie (так написано, например, на табличке у Кверини-Стампальи):

Впрочем, не исключено, что наоборот, это Мантенья скопипиздил работу Беллини: о датировках и персонажах двух картин учёные давно и безнадёжно спорят. В любом случае, сопоставления двух этих с виду таких похожих досок для наблюдательного зрителя должно быть достаточно, чтобы убедиться в оглушительной правоте доктора Морелли, подметившего у мастеров и мастерских кватроченто «фирменный стиль» в рисовании ушей, рук и складок одежды — тех деталей, которые в XV веке не считались значимыми и рисовались «на автомате».

Но мы предсказуемо отвлеклись от Габриэле Белла, а сказать о нём осталось всего ничего. По-моему, это прекрасный художник, терпеливо ждущий мирового признания и культового статуса. Дело стало за малым: нужен новый Беренсон, чтоб растолковать публике, чем он был так прекрасен и замечателен. Не ссылаясь при этом на Брейгелей и Босха, потому что при всём внешнем сходстве он явно принадлежит к другому пантеону.

Сходил на открытие долгожданной выставки про Альда Мануция.
Полнейшее наебалово трудящихся, доложу я вам.
Но, слава Богу, бесплатное совершенно (доступ на выставку покрывается обычным входным билетом в Академию, отдельных денег за вход не берут).

Конечно, я предвидел, что там выставят какую-то часть из сотни книг, отпечатанных в типографии Алдуса Пейджмейкера между 1495 и 1515. Но думалось (о, великая сила рекламы!), что гвоздём экспозиции станут не инкунабулы в стеклянных гробах, а живопись и скульптура эпохи: Джоржоне, Беллини, Карпаччо, Тициан, плюс не заявленные на плакате, но обещанные в анонсе Чима де Конельяно, Лоренцо Лотто, Пьетро Ломбардо, Пармиджанино, Пальма Старший, Якопо де Барбари, Джованни да Лоди и тот же Венето, чья куртизанка в костюме Флоры стала хедлайнером рекламной кампании.

Книги из типографии Мануция оказались выставлены предсказуемо унылым способом: ни полистать, ни позумить. До оцифровки и киосков с тачскрином организаторы не додумались (хотя о чём там думать, в Scuola Grande San Marco вся библиотека врачебной гильдии давно листается таким способом). А с живописью — совсем облом. Конечно, кое-какие работы свезли из Франкфурта, Вашингтона, Оксфорда, Пармы и бергамасской Каррары, но две абсолютно главных картины этой выставки — «Встреча святой Урсулы с Папой Кириако» Карпаччо и «Гроза» Джорджоне — просто переехали на нижний этаж из постоянной экспозиции Академии на верхнем (отчего в ХХ зале, где выставлен весь жизненный цикл Св. Урсулы, образовалась зияющая дыра).

Из всех картин, представленных в экспозиции, очевидную связь с Мануцием имеют ровно три портрета (Лотто, Пармиджанино, Тициан), на которых изображены заказчики с книгой в руке — в доказательство того, что герою выставки удалось сделать свою продукцию модным атрибутом эпохи, наравне с ювелиркой и веерами из страусиных перьев. Вся остальная живопись и скульптура связана с Мануцием и его трудами лишь датировкой. Гипотеза о том, что знаменитая «Любовь» Тициана является иллюстрацией к главному бестселлеру Мануцио «Гипноэротомахия Полифила» (1499), осталась и вовсе без внимания.

Но если забыть, что поводом для выставки является 500-летие со дня смерти легендарного первопечатника, и просто любоваться работами мастеров его эпохи, то час удовольствия посетителю гарантирован. Поклонников Лотто порадует вашингтонская «Аллегория Добродетели и Порока» (ранний образец его отвязных ребусов, не ждущих разгадки, хоть по ним уже не одна дюжина диссертаций защищена) и его же очень поздний портрет Лауры да Пола, присланный из Бреры. Удивительна «Святая Елена» Чимы де Конельяно, прибывшая из Вашингтона. Долго не отпускают зрителя «Четыре аллегории» Джованни Беллини, в оригинале служившие росписью для туалетного столика в ванной комнате (этот вид мебели к концу XV века вошёл в Венеции в такую моду, что в 1489 году Сенат принял отдельное постановление, ограничивающее их производство). Ну, и в «Грозу» Джорджоне можно втыкать полжизни, совершенно независимо от того, на каком этаже она висит.

Также и умыкнутая из музея Коррер карта Венеции 1500 года в почти натуральную величину, выгравированная безымянным соратником де Барбари, способна приковать внимание зрителя надолго, даже без глупой словесной подсказки кураторов выставки, где на ней следует поискать типографию Альдо Мануцио (искать её нужно слева от прóклятого Бродским здания Сбербанка на кампо Манин, но не на гравюре, а на местности). Интересно в этой карте буквально всё, потому что решительно всё узнаваемо. Включая отсутствие моста Академия, строительство которого хоть и предлагалось Сенату во времена Мануция (конкретно, в 1488 году), но былью эту сказку сделали сперва австрийские оккупанты в 1854, затем итальянские фашисты в 1933.

Плохая новость (впрочем, никак не связанная с Мануцием) состоит в том, что Венеция нынешней весной осталась совершенно без всего своего Босха. Оба триптиха из Академии и «Четыре видения загробной жизни» из палаццо Гримани, слегка подреставрировав и повыставляв вместе в феврале, услали в родной город художника, на голландскую ретроспективу к 500-летию, которая готовилась аж 9 лет и собрала вместе 20 полотен и 19 рисунков этого удивительного гения. Ещё одна плохая новость состоит в том, что эта самая выставка в 's-Hertogenbosch продлится не весь юбилейный год, как многие думают, а закроется через 50 дней, и после 8 мая весь Босх оттуда разлетится обратно по музеям и галереям Мадрида, Вашингтона, Парижа и Венеции. Так что если кто собирался посетить 's-Hertogenbosch во время летних каникул — самое время эти планы скорректировать, и ехать туда не позже майских праздников.

Пришла пора объяснить портрет куртизанки на мусорном баке из вчерашнего поста. Правда, многие этот ответ уже благополучно нагуглили. С практической точки зрения поисковые технологии в общем случае эффективней любого олдскульного ЧГК, основанного на знаниях и сообразительности. Но для любознательных читателей объясню по порядку, в чём смысл и логика данного плаката.

Жители любого итальянского города с большими музеями приучены: живопись на рекламном щите — это не аллегория ЗОЖ и не метафора про красоту одежды, а очень конкретно и буквально зазывалка на очередную выставку в каком-нибудь местном музее (либо напоминалка про его постоянную экспозицию). По периоду, к которому относится картина (реже — по географии), можно примерно описать круг музеев, где она могла бы выставляться в данном городе. Скажем, был бы на афише Клее, Климт, Модильяни — подумали бы про Ca'Pesaro. Хокусай — тоже про Ca'Pesaro, но другой этаж: не Art Moderne, а восточных искусств. Поллок — наверняка из Пегги Гуггенхайм. Гварди или Лонги — Ca'Rezzonico. А XVI век — это, скорее всего, Accademia или Correr. Из читателей, рассуждавших логически, большинство совершенно правильно назвало рекламодателем Accademia. Поскольку картина — из немецкого собрания, то предположили, что рекламируется не постоянная экспозиция, а какая-то временная выставка, на которую она сюда приехала. Так и есть. Ровно такие умозаключения и должны были родиться при первом же взгляде на рекламу у её целевой аудитории — людей, ожидающих случая отправиться в Академию за новой порцией чинквеченто. Вот полная версия плаката, где объясняется в общих чертах: что, где и когда будет выставлено.

Итак, выставка, котора открывается в субботу в Академии и продлится 3 месяца, посвящена Альдо Мануцио, великому венецианскому первопечатнику, изобретателю курсива, умершему 500 лет назад. И этим обстоятельством трижды объясняются буквы на плакате. Во-первых, это инициалы Альдо Мануцио. Во-вторых, Альдо печатал тексты, так что буквы (альфа и омега) — это отсылка к его занятию по жизни.

В-третьих, Академия — не Политехнический музей, чтоб выставлять печатные станки и литеры (хотя, конечно же, без оригинального издания «Гипноэротомахии Полифила» экспозиция не обойдётся). Но хедлайнеры выставки — Беллини, Карпаччо, Джорджоне и Тициан. То есть живопись, что логично для Академии. И в этом смысле альфа с омегой намекают нам, что эпоха Альдо Мануцио будет в экспозиции покрыта чуть более, чем полностью, от «а» до «я». Никто не забыт, ничто не забыто. Даже Венето со своей куртизанкой. Даже Лукреция Борджиа, хоть это и не она.

Так ли оно на самом деле — узнаем не позже послезавтрашнего дня.