![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dolboedВ музее Кверини-Стампалья на площади Св. Марии Статной (Santa Maria Formosa) выставлены полотна изумительного венецианского художника Габриэле Белла.
Больше его работы не выставлены вообще нигде, потому что при жизни художника никто не счёл их представляющими художественную ценность, и не приобрёл. В собрание Кверини-Стампалья в своё время купили 80 его полотен как интересное свидетельство жизни Венеции в конце XVIII века. Выставляются на данную минуту 66 картин, остальное в запасниках.
Это такой прекраснейший венецианский Пиросмани, рисовать не умевший от слова вообще, зато не пропускавший ни одного значимого события в жизни Республики, чтоб его в своих полотнах не увековечить. Например, он запечатлел исторический венецианский визит будущего императора Павла I с супругой — точнее, концерт, который дали в честь анонимных российских гостей воспитанницы сиротского приюта.
Художнику Габриеле Белла не повезло, как какому-нибудь Лотто или Вермееру Делфтскому: в конце ХIХ века не нашлось культового искусствоведа, готового объяснить, какой он на самом деле был крутой и значимый. А без такой сертификации мы на его картинах видим лишь то, что он очень хуёво умел рисовать с натуры:
Благо натура, небезосновательно приписываемая Вероккьо, нам всем хорошо известна:
А если на местности, с постаментом от Леопардуса, то она выглядит вот так:
Так что венецианскому Пиросмани остро необходим был какой-нибудь Джон Рёскин, Ivan Lermollieff, Генрих Вёльфлин или Бернард Беренсон, чтоб растолковать человечеству, насколько его творчество было на самом деле круто, революционно, не понято современниками и незаслуженно забыто после его смерти. Подозреваю, что если б картины Белла оказались в ту пору в собрании Теодоро Коррера, в экспозиции Дворца дожей, в контейнерах с монастырско-скуольским конфискатом, перемещённым по наполеоновскому указу в Академию или Лувр, либо, на худой конец, в колекции Ка'Реццонико, то это непременно бы случилось. Но увы, до антресолей Кверини-Стампалья не добрался, судя по его венецианским запискам, даже дотошнейший Муратов. И единственным знаменитым шедевром из тамошней коллекции остаётся «Введение во храм» Джованни Беллини.
Упоминая эту выдающуюся доску Беллини, положено указывать, что она нещадно скопипизжена классиком с известного шедевра Андреа Мантеньи, ныне хранящегося в берлинской Gemäldegalerie (так написано, например, на табличке у Кверини-Стампальи):
Впрочем, не исключено, что наоборот, это Мантенья скопипиздил работу Беллини: о датировках и персонажах двух картин учёные давно и безнадёжно спорят. В любом случае, сопоставления двух этих с виду таких похожих досок для наблюдательного зрителя должно быть достаточно, чтобы убедиться в оглушительной правоте доктора Морелли, подметившего у мастеров и мастерских кватроченто «фирменный стиль» в рисовании ушей, рук и складок одежды — тех деталей, которые в XV веке не считались значимыми и рисовались «на автомате».
Но мы предсказуемо отвлеклись от Габриэле Белла, а сказать о нём осталось всего ничего. По-моему, это прекрасный художник, терпеливо ждущий мирового признания и культового статуса. Дело стало за малым: нужен новый Беренсон, чтоб растолковать публике, чем он был так прекрасен и замечателен. Не ссылаясь при этом на Брейгелей и Босха, потому что при всём внешнем сходстве он явно принадлежит к другому пантеону.
Больше его работы не выставлены вообще нигде, потому что при жизни художника никто не счёл их представляющими художественную ценность, и не приобрёл. В собрание Кверини-Стампалья в своё время купили 80 его полотен как интересное свидетельство жизни Венеции в конце XVIII века. Выставляются на данную минуту 66 картин, остальное в запасниках.
Это такой прекраснейший венецианский Пиросмани, рисовать не умевший от слова вообще, зато не пропускавший ни одного значимого события в жизни Республики, чтоб его в своих полотнах не увековечить. Например, он запечатлел исторический венецианский визит будущего императора Павла I с супругой — точнее, концерт, который дали в честь анонимных российских гостей воспитанницы сиротского приюта.
Художнику Габриеле Белла не повезло, как какому-нибудь Лотто или Вермееру Делфтскому: в конце ХIХ века не нашлось культового искусствоведа, готового объяснить, какой он на самом деле был крутой и значимый. А без такой сертификации мы на его картинах видим лишь то, что он очень хуёво умел рисовать с натуры:
Благо натура, небезосновательно приписываемая Вероккьо, нам всем хорошо известна:
А если на местности, с постаментом от Леопардуса, то она выглядит вот так:
Так что венецианскому Пиросмани остро необходим был какой-нибудь Джон Рёскин, Ivan Lermollieff, Генрих Вёльфлин или Бернард Беренсон, чтоб растолковать человечеству, насколько его творчество было на самом деле круто, революционно, не понято современниками и незаслуженно забыто после его смерти. Подозреваю, что если б картины Белла оказались в ту пору в собрании Теодоро Коррера, в экспозиции Дворца дожей, в контейнерах с монастырско-скуольским конфискатом, перемещённым по наполеоновскому указу в Академию или Лувр, либо, на худой конец, в колекции Ка'Реццонико, то это непременно бы случилось. Но увы, до антресолей Кверини-Стампалья не добрался, судя по его венецианским запискам, даже дотошнейший Муратов. И единственным знаменитым шедевром из тамошней коллекции остаётся «Введение во храм» Джованни Беллини.
Упоминая эту выдающуюся доску Беллини, положено указывать, что она нещадно скопипизжена классиком с известного шедевра Андреа Мантеньи, ныне хранящегося в берлинской Gemäldegalerie (так написано, например, на табличке у Кверини-Стампальи):
Впрочем, не исключено, что наоборот, это Мантенья скопипиздил работу Беллини: о датировках и персонажах двух картин учёные давно и безнадёжно спорят. В любом случае, сопоставления двух этих с виду таких похожих досок для наблюдательного зрителя должно быть достаточно, чтобы убедиться в оглушительной правоте доктора Морелли, подметившего у мастеров и мастерских кватроченто «фирменный стиль» в рисовании ушей, рук и складок одежды — тех деталей, которые в XV веке не считались значимыми и рисовались «на автомате».
Но мы предсказуемо отвлеклись от Габриэле Белла, а сказать о нём осталось всего ничего. По-моему, это прекрасный художник, терпеливо ждущий мирового признания и культового статуса. Дело стало за малым: нужен новый Беренсон, чтоб растолковать публике, чем он был так прекрасен и замечателен. Не ссылаясь при этом на Брейгелей и Босха, потому что при всём внешнем сходстве он явно принадлежит к другому пантеону.
