Живые записки Антона Носика

Все давно уже забыли, в чём наша вина,
А я всё ещё уверен, что мы не при чём, — пел кумир моего отрочества, юности и зрелости на квартирниках начала 1980-х. Мне понадобилось 36 лет, чтобы понять, о ком эта песня.
Оказалось, обо мне. Я продолжаю обивать пороги всех существующих в России судебных инстанций, требуя разговора по существу предъявленных обвинений. А отечественная Фемида, которая и год назад не очень понимала, как я угодил под её жернова, всё проворней улизывает от подобных обсуждений.

Сегодня поступила нечаянная негаданная новость из Верховного Суда РФ.
Всего 10 дней хватило главной судебной инстанции Отечества, чтобы определиться, что дело моё она рассматривать отказывается.
А до этого президиуму Мосгорсуда на в точности такое же решение хватило 6 дней.

Надо уточниться у ребят из Гиннеса, не пора ли мне к ним записываться с рекордом «самое быстрое рассмотрение кассаций в двух главных судах Москвы».
Пресненский райсуд мурыжил моё дело с июня по октябрь — в 7 с лишним раз дольше, чем МГС и ВС, вместе взятые.
Обычно бывает наоборот: люди быстро получают приговор в законной силе, а потом годами пытаются его обжаловать в вышестоящих инстанциях.
Но, видимо, в российской юрисдикции решение по моему делу принято окончательное и бесповоротное — да так, что даже прокуратуре, требовавшей в райсуде заветную двушечку, не вышло благословения обжаловать приговор.
И больше уже никакому судье в России не интересно возвращаться к этому закрытому, как им представляется, вопросу.

Что поделаешь, начальству видней.

Моему адвокату Сергею Викторовичу Бадамшину осталось подать в российские суды ровно две бумаги: жалобу председателю ВС Лебедеву на отказ в рассмотрении и обращение в КС по оспариванию 282-й статьи (по логике двух предыдущих инстанций, там тоже быстро всё решат). И останется вся моя надежда на Лёху Навального, представляющего меня и дело Nosik v. Russia в далёком Страсбурге. Если, конечно, нас с ним обоих не упакуют завтра надолго в районе улицы Тверской. В этом случае ему придётся подавать от моего имени две жалобы по цене одной: давеча он обещал написать в ЕСПЧ за каждого, кого завтра свинтят.

Если же, паче чаяния, нас там не свинтят, или быстро выпустят, то обязательно пойду на лекцию Быкова про Геннадия Шпаликова. Это совершенно поразительный, почти тотально забытый сегодня, персонаж советских 1960-х: поэт, режиссёр, сценарист таких фильмов, как «Застава Ильича», «Я шагаю по Москве», «Я родом из детства», и гениальных сюрреалистических мультфильмов Хржановского — «Жил был Козявин» и «Стеклянная гармоника». Какие-то стихи Шпаликова многие по сей день помнят, не подозревая, что это его стихи.

Дмитрий Быков в своём персональном крестовом походе за возвращение важных имён ХХ века из глубин забвения вспоминает о Шпаликове регулярно: например, в эфире «Эха» год назад. Но полноценной быковской лекции об этой важнейшей фигуре оттепели/застоя мне до сих пор слышать не приходилось. Так что уповаю на обещанную Песковым «корректность» черепашек-ниндзя.

Каждый раз, когда я веду прямые трансляции из лектория «Прямая речь» (будь то лекции Быкова по литературе или итальянские уроки Петрова), с беспринцЫпных чтений, концертов БГ и других мероприятий с платным входом, в комментариях кто-нибудь непременно задаёт вопрос: скажите, а это вообще легально? А как там с правами? А не возражает ли Быков? А что думают владельцы площадки?

Самое смешное, что таких вопросов никто ни разу не задавал про эфиры с вернисажей, выставок, из музеев и галерей. При этом как раз в ходе последней трансляции с выставки Пиранези в ГМИИ я с изумлением выяснил, что по правилам внутреннего распорядка этого учреждения (как их понимают смотрители залов) видеосъёмка там запрещена. Фото — сколько угодно, а видео — харам. Понять этот запрет умом мне не удалось, поэтому я спокойно продолжил съёмку. Но вот бывают же и такие курьёзы...

Перед следующей трансляцией из ГМИИ непременно согласую этот вопрос с тамошним руководством. Хотя, говоря формально, у музейных смотрителей нет никакого законного способа запретить видеосъёмку на телефон при разрешённой фотосъёмке. Они тупо не могут узнать, не отобрав мою трубу, в каком режиме я на неё снимаю, и снимаю ли вообще. А отбирать телефоны у посетителей, чтобы это проверить, им никто не разрешал. Можно, конечно, позвать милицию, но, как показал мой опыт с Пиранези, им проще ограничиться устным замечанием.

Возвращаясь к концертам, лекциям и конкретно к «Прямой речи», конечно же, в стенах любого частного помещении я уважаю право его владельцев устанавливать правила фото- и видеосъёмки. Это в равной степени относится к Государственному Эрмитажу и лондонскому Tabernacle, к концертному сету Ману Чао в Нескучном саду и квартирнику Валерия Афанасьева… О любой трансляции, если она не из публичного места, я всегда загодя договариваюсь с организаторами и/или выступающими. Быков даже специальное вводное предложение успел выработать в своих лекциях: «Вот если б Носик сейчас не вёл прямую трансляцию, то я мог бы вам откровенно сказать, что…». Дальше обычно следует какая-нибудь совершенно восхитительно неполиткорректная литературоведческая чернуха, в духе известного скетча Монти Пайтона «Нас смотрит королева».

Но вот, собственно говоря, имею сообщить, что 18 октября с.г. на вечере Ивана Урганта и Дмитрия Быкова в ЦДЛ трансляции моей не будет. Это первый случай в практике — и моей, и «Прямой речи», — когда такой запрет поступил, и если Константин Львович Эрнст не захочет вдруг выступить в роли Deus ex machina (в чём лично я очень сильно сомневаюсь), ограничение будет соблюдено. Иван Ургант — человек телевизионный, порядок использования его лица в коммерческих и некоммерческих целях регулируется строгими контрактами с каналом, и для моих трансляций там никакого исключения не предусмотрено, увы. Так что на мой репортаж послезавтра не рассчитывайте. Если в Москве — просто приходите в ЦДЛ, а если не в Москве — примите мои извинения.

Так тоже бывает.

Скандальный текст Дмитрия Быкова о Довлатове вызвал страшное возмущение — в особенности, среди людей, которые так и не удосужились его прочесть. И это, в сущности, нормально для наших времён, когда у каждого есть в запасе час-другой, чтобы высказать собственное мнение, но нет секунды на то, чтобы услышать чужое.

В своей колонке про Довлатова Быков ставит в упрёк покойному писателю то, в чём Довлатов нисколько не виноват: посмертный культ, сложившийся в русскоговорящей ноосфере после его смерти. Я лично знаю немало людей, для которых Довлатов — важнейший и актуальнейший прозаик XX века, круче любого Бунина и Набокова. Меня это нисколько не раздражает, я не рвусь в арбитры в делах вкуса. Но Быкова, с его учительской привычкой расставлять писателям оценки и ранжировать их по уровню гениальности, понять нетрудно: он пытается строго блюсти границу между Литературой с большой буквы и развлекательной беллетристикой, оттого так нетерпим к попыткам провозгласить Довлатова главным русским писателем прошлого столетия. Другой вопрос, что если ты не мыслишь о писателях в быковских категориях «великий / талантливый / заурядный», а просто получаешь от чтения их текстов своё читательское удовольствие, то тебе нет никакой причины втягиваться в этот спор вокруг табели о рангах. Это ж не про одного Довлатова история: есть Михаил Веллер, например, о значимости которого для великой русской литературы пусть судят потомки, а «Легенды Невского проспекта» — очень важная для меня книга, которую я безо всякого сомнения могу рекомендовать всякому, кто её не читал. Или, скажем, Исаак Бабель, про которого я с полной уверенностью могу сказать, что Литература с большой буквы там близко не ночевала, просто он виртуозный стилист, так что читать и перечитывать его рассказы — сплошное наслаждение. Даже если он сам себе не может объяснить, кто в них герой, а кто — последний ублюдок, и его морализаторские потуги всякий раз выглядят попыткой провинциального комика сыграть шекспировскую страсть. Слёзы бабелевских комиссаров над трупами легендарных одесских бандитов — это совершенно картонная, трёхкопеечная симуляция человеческого чувства, so fucking what. Просто мы забываем эти беспомощные концовки с потугами на многозначительность, едва перевернув страницу, а искромётные диалоги помним и цитируем всю жизнь.

Если отвлечься от быковской претензии к довлатовскому культу и обратиться к содержательной части его разбора, то выяснится одна безумно смешная вещь. Быков в своей «антидовлатовской» колонке пишет об этом писателе всё ровно то же самое, что и самые горячие поклонники Довлатова в своих панегириках. То есть в содержательной части и Быков, и те, кто от него Довлатова защищают, и те, кто славословят Довлатова безо всякой оглядки на быковский разнос, совпадают в формулировках с точностью до запятой. И это, на мой взгляд, очень забавно.

Вот, например, Анна Наринская, которая Быкова не читала, возражает ему:

я считаю, что когда его здесь в начале 90-х назначили «великим писателем», это пошло ему во вред.

Ей кажется, что это возражение Быкову, а на самом деле — это дословное повторение его же слов. Неприятие Быкова вызывает не сам Довлатов, а его посмертный российский культ, исказивший суть литературного явления.

В том же номере «Русского пионера», где напечатана быковская колонка, в любви к Довлатову признаётся Семён Слепаков. Любопытно понять, что сделало его пылким поклонником Сергея Донатовича:

В то время единственным писателем, которого я читал, был Довлатов. Я категорически не хотел разбавлять его никем другим. Тщетные попытки обрести признание, увлекательный мир творческого алкоголизма, калейдоскоп странных и смешных людей, болезненная рефлексия, вымученная поддержка близких — все, о чем рассказывал Довлатов, было так понятно и знакомо. Что скрывать, мне, конечно, казалось, что мы очень похожи. Я бродил по городу — огромный, бородатый, одинокий, вечно пьяный и неприкаянный — и при этом чувствовал себя счастливым, потому что где-то там, в четырех зачитанных черных томиках, точно так же бродил Довлатов. Он стал моим вымышленным союзником в борьбе за свободу самовыражения. Он помогал мне сделать выбор между тернистой, но честной дорогой творца и унылым болотом жалкой стабильности.

Хотите верьте, а хотите — нет, но вот как о том же волшебном эффекте узнавания себя в герое Довлатова пишет Быков:

Это чтение завышает читательскую самооценку. Читатель ... получает своеобразную легитимацию собственного бытия. Оказывается, его «обывательская лужа», как называл это Блок, может быть предметом словесности! Его запои (никогда не слишком долгие), конфликты с начальством, трусливые измены себе и жене — все это проза, страдания, жизнь, причем вполне достойная увековечения! Оказывается, похмельное страдание — тоже страдание, и родственное чувство к брату — тоже великое чувство, и ежедневная внутренняя борьба жадности и скуки, и жажда начать новую жизнь, и разрывание между женой и любовницей — все это можно воспеть, да как изящно!... Что в нем по-настоящему трогательно, так это то, что он на свой счет и не обольщался... Да, вот я такой, непутевый, часто пьяный, небритый, нехороший. Но ведь я все понимаю про себя! И лучше пить, чем делать советскую карьеру и печатать советскую лживую прозу.

Как видим, совпадение в содержательной части — практически дословное, по пунктам. Включая даже отказ от карьерных амбиций, хотя карьерные компромиссы, отвергнутые Слепаковым, принадлежат совсем иной эпохе... Противоречие в оценке (что Слепаков боготворит Довлатова за оказанную моральную поддержку, а Быков — осуждает за снижение планки читательской самокритики) есть дело того самого вкуса, о котором я не вижу причины и смысла спорить. По существу оба говорят об одном и том же: что волшебная сила довлатовского автопортрета состоит в узнавании читателем себя, и что это узнавание безмерно (и беспричинно) возвышает читателя в собственных глазах, оправдывая его слабости и компромиссы, авансом извиняя все наши глупости и мелкие злодейства, как сказал менее сурово судимый Быковым автор.

Честно сказать, до прочтения Быкова со Слепаковым я даже не догадывался о таком прикладном и практичном способе употребления Довлатова внутрь. Потому что сам я ни в каких внешних оправданиях для своего образа жизни не нуждаюсь, а поклонники этого писателя среди моих друзей — в основном академические барышни, чей распорядок дня очень далёк от описанного в «Компромиссе» или «Заповеднике». Тем не менее, оснований не верить Быкову со Слепаковым у меня нет. Одна голая признательность за доходчивое объяснение прежде неизвестных мне причин довлатовского культа.

Через неделю, в ночь музеев, закроется на реконструкцию Политехнический, и на том прервётся на неизвестный срок недолгая, но блистательная история Политеатра. Большое человеческое спасибо Эдуарду Боякову за этот головокружительный, ни на что не похожий театральный проект. Надеюсь, в каком-нибудь виде он в обозримом будущем вновь возродится.

За оставшиеся до закрытия театра майские дни на его сцене успеют дать ещё четыре представления.
Завтра с новой программой «Лирика» там выступит блистательный Олег Груз. Кто не знает этого автора — самое время знакомиться:

В воскресенье выступит Александр Филиппенко с моноспектаклем «Демарш энтузиастов», по произведениям Аксенова, Высоцкого, Бродского, Левитанского, Довлатова, Солженицына, Жванецкого.
А в день закрытия, 18 мая, случится первый и последний спектакль Happy 60s, в котором Алиса Гребенщикова, Павел Артемьев, Екатерина Волкова, Юлия Волкова, Егор Сальников, Антон Кукушкин и Вера Полозкова будут читать стихи Вознесенского и Ахмадулиной.
В тот же вечер, в 22:00, на сцену Политеатра выйдет трио Жаки Террассона, концертом которого сезон и закроется.

Меж тем, воскресным вечером 12 мая в киноконцертном зале «Мир» на Цветном бульваре состоится благотворительный концерт в поддержку невинно осуждённых и узников совести. Выступят Алексей Паперный, Дмитрий Быков и Виктор Шендерович. Все сборы от продажи билетов пойдут в Фонд помощи политзаключённым.

Сегодня в «Новой» — очень смешной стих Быкова, «Большая элегия Джонни Деппу».
Название из Бродского, но в остальном — совершеннейший Маршак.

Итак, расстался Джонни Депп с Ванессой Паради.
Их выбор странен и нелеп. Разлука впереди.
Прощай навеки, общий быт. Из пафосных семей
Теперь остались только Питт с губастою своей.

Возможно, и существуют в мире темы, на которые Дмитрий Львович не мог бы написать большую элегию, но мне чем дальше, тем трудней вообразить пример такого сюжета.

Быков написал виньетку на Слоне про свой непоход к Путину.

Прекрасно там походя отозвался о Суркове и его школе кадров:

Он, кстати, и в самом деле властвует над некоторым количеством неокрепших нашистских мозгов, внушая молодежи необоснованную надежду, что если очень плохо себя вести, можно со временем стать таким же демонически-стильным, как он; этот примитивный сатанизм привлекателен для небольшого отряда глупых и активных младорастиньяков, но В.Ю.Сурков скрыл от них главное – начинать надо все-таки с «Менатепа», а для такого старта годились только девяностые