Живые записки Антона Носика

Готовясь к приговору на Пресне (где прокуратура накануне потребовала арестовать меня в зале суда и поместить в СИЗО), я съездил в книжный магазин «Москва» и основательно затарился бумажной литературой, чего в обычной жизни давно не делаю, ибо нет нынче такой книги, которой не существовало бы в электронном виде. К сожалению, ни в какой московской тюрьме легального оборота электронных книг не существует.

Ареста в зале суда не случилось, и часть купленных тогда книг я впоследствии прочёл в электронном виде, а бумажные версии раздал. Но один фолиант мне в электронке не попался, и стал я его читать на бумаге. Впечатления сильнейшие, делюсь.

Книга называется «Безобразный Ренессанс», по-русски издана в 2016 году издательством «Кучково поле», обошлась мне в 900 рублей. Это монография оксфордского профессора Александра Ли по очень интересной мне (и читателям моих итальянских заметок) теме: каким на самом деле адищем была Тоскана эпохи Возрождения. Из какого сора произросли шедевры Данте и Бокаччо, Джотто и Дуччо, Брунеллески и Донателло, Мазаччи и Вероккьо, Микеланджело и Леонардо, двух Липпи, Понтормо и Бронзино, Боттичелли и Гирландайо. Потому что исторический фон — замечу, флорентийский именно, не венецианский, миланский, урбинский, феррарский или мантуанский — он там ровно настолько же чудовищен, насколько грандиозны свершения поэтов, философов, архитекторов, скульпторов и живописцев Тосканы. И, конечно же, мне много лет хочется понять, почему именно во Флоренции происходил с XIII по XVII век такой адский трэш, и не был ли именно этот ужас причиной того, что там так всё удачно срослось по части Возрождения. Чисто по ассоциации с СССР, где лучшие книги и картины писались под запретами, а кончились запреты — кончился и креатив. Писатели подались в затворники, художники — в эмиграцию, великие балерины вымерли, а культурная сцена стала безвидна и пуста. Связано ли это с тем, что тирания и страх поставляют стимулы для творчества? Или с тем, что всякая диктатура остро нуждается в культурной продукции для прославления собственной власти, поэтому деятели культуры получают при такой власти высокий номенклатурный ранг, тогда как в обществе более свободном и демократическом они могут веками прозябать в скромном статусе низкооплачиваемых ремесленников?

Я не рассчитываю прийти к удовлетворительному ответу в ближайшие месяцы, а возможно — не получу его до конца дней своих. Но много по этой теме думаю, читаю, иногда делюсь мыслями про это здесь. Так что, разумеется, мимо книги историка Александра Ли, которая посвящена именно этой странной дихотомии, она же синергия, между адской жизнью и райским креативом, никак не мог пройти, увидав её в магазине.

Сразу скажу, что сама по себе книга, как нарратив и продукт писательства, довольно слаба. Невооружённым глазом видно, что автор за годы научных трудов привык к статейному, а не книжно-сюжетному повествовательному формату. Если б издатели ориентировались на миллионные тиражи, то наняли бы литературного негра для вычёсывания сюжетных линий, развёртывания неочевидных отсылок, отсечения повторных пересказов одного и того же события в нескольких главах подряд. Но они этого не сделали, так что конечный продукт выглядит как сборник независимых друг от друга статей, наспех загримированных под сквозное повествование с прологом и эпилогом… Ужасен в книге раздел примечаний, где вместо комментариев тёмных мест в тексте — отсылки к специальной литературе на четырёх языках, и наоборот, вместо ссылок на общедоступную классику — пространные цитаты из неё. Короче, всё в этой книге вопиёт о необходимости нового издания, исправленного и дополненного.

Тем не менее, фактура такова, что на все эти несовершенства стоит закрыть глаза ради самого интересного. Автор последовательно воссоздаёт сложную картину взаимоотношений между работой, бытом, жизнью гениев — и экономикой, политикой, религией, социумом тогдашней Флоренции. Это безумно интересная, сложная и познавательная работа, помогающая собрать пазл из множества текстов, читанных в разное время про одно и то же время. Над одним вопросом о личности Савонаролы можно размышлять бесконечно. Потому что, с одной стороны, у него прямо на лице написано было, что он — упырь с картины Босха. А с другой стороны, общество, которое он пытался перевоспитать, в реформах действительно нуждалось. В отличие от Венеции, где экономический строй был всю дорогу заточен под взаимное обогащение аристократии, буржуазии и рабочего люда, где законы Республики были призваны защитить доходы всех участников бизнес-процессов, экономика Флоренции строилась на непрерывном угнетении, дискриминации и ограблении самой многочисленной трудовой прослойки, которой и при Республике, и при тирании веками запрещалось создавать гильдии. Результатом являлась жуткая люмпенизация тосканских ширнармасс — а вокруг себя нищие ткачи, прядильщики, мойщики и чесальщики шерсти видели роскошные палаццо, загородные виллы и домовые храмы олигархических семейств, набитые бессчётными шедеврами. Мысль доминиканского монаха о более справедливом распределении богатств, об отказе от вопиющей, нарочитой роскоши, о доступных беднякам кредитах, не родилась на пустом месте, даже если у него не было ни состоятельной экономической доктрины, ни Сергея Гуриева, которому можно было бы поручить её написание.

Ужасаясь деяниям Савонаролы, стоит помнить, что другие игроки на той же политической сцене вытворяли вещи ничуть не менее чудовищные. Лично меня в истории Савонаролы очень занимает тот факт, что если власть Медичи всегда держалась на страхе жителей перед жестокими правителями, то проповедника из монастыря Св. Марка многие поддерживали вполне искренне, из убеждения. Никто в процветающую мастерскую Боттичелли вламываться с погромом не планировал, зато сам он принёс и сжёг на костре несколько своих работ, отказался на некоторое время от живописи, а в итоге за связь с проповедником до конца дней числился неблагонадёжным. Судя по тому, как быстро и решительно с его теократией покончили те же самые горожане, которые за разом раз проигрывали схватки за власть клану Медичи, серьёзным финансовым и политическим ресурсом Савонарола так и не обзавёлся, и в вожди прорвался скорее словом, чем вооружённым насилием — как Ленин у Пастернака, который управлял теченьем мысли, и только потому страной. А всё равно, сколько ни ломай голову над изгибами его биографии, всё же был он упырь упырём. Как Ленин — тот, что людоедствовал в жизни, а не топырил пиджак в поэме Пастернака.

Впрочем, вернёмся к «Безобразному Ренессансу». Осталось тут сказать, что все мои претензии (и некоторые чужие) к книжке профессора Ли — это вообще смешные мелочи, по сравнению с изъянами русского издания. Потому что русского перевода вообще не касалась рука корректора, редактора или специалиста в предметной области. Текст изобилует на каждой странице опечатками, описками и ляпами перевода, которые не только раздражают и мешают чтению, но подчас наносят ущерб содержанию: например, там, где датой рождения Бенвенуто Челлини указывается 1600 год, а смерти — 1571. Полезно, конечно же, читателю в случае таких непоняток лишний раз погуглить персонажа и узнать о нём сверх сказанного в книге. Но лучше б такое убиралось на стадии корректуры и редактуры. Потому что встречая в русском тексте новое для себя имя персонажа или топоним, трудно понять, действительно ты его впервые слышишь, или это просто опечатка в написании хорошо знакомого тебе имени.

Опять же, нагуглить дополнительные сведения о человеке или городе довольно сложно, если не располагаешь точным написанием имён собственных (не говоря уже о том, чтобы приводить их оригинальные латинские транскрипции). Когда с такой проблемой сталкиваешься в эховских расшифровках эфиров Басовской — понятно, что девочка, которая их набивает, не обладает эрудицией этой ведущей, и в Ферраре она никогда не была, поэтому каждый раз очень трогательно называет этот город «Феррари». Кстати, девочка иногда, встретив незнакомое имя, вроде Аттилы, лезет в Википедию и притаскивает оттуда биографическую справку, что уже прогресс. За расшифровки, благодаря которым все эфиры «Эха» можно читать, а не слушать, Алексею Венедиктову большое человеческое спасибо. А находить сравнимое количество опечаток в книге, за которую отдал 900 рублей — право же, несерьёзно.

Так что настоятельно рекомендую всем интересующимся читать книгу Александра Ли, но не в неряшливом русском переводе, а в английском оригинале. Благо он доступен и в Kindle, и в iBooks, и стоит его цифровая копия дешевле безграмотного русского издания. А подарочный русскоязычный гроссбух с красной нашлёпкой «лучшие продажи месяца» поверх ренессансной росписи на обложке, стоит дарить лишь человеку, про которого ты уверен, что он никогда не станет подаренное читать. Видимо, на таких подарках вся касса издания и делается.

PS. Приятным бонусом книги Александра Ли является то, что при гуглении её оригинального названия второй находкой выпадает совершенно восхитительный блог Ugly Renaissance Babies, никак с книгой не связанный. Несмотря на название, этот блог дарит много часов наслаждения поклонникам живописи той эпохи.

Прекраснейшее рассуждение о Ренессансе, из XIII главы «Простаков за границей» Марка Твена (русский перевод Ирины Гуровой):

It seems to me that whenever I glory to think that for once I have discovered an ancient painting that is beautiful and worthy of all praise, the pleasure it gives me is an infallible proof that it is not a beautiful picture and not in any wise worthy of commendation. This very thing has occurred more times than I can mention, in Venice. In every single instance the guide has crushed out my swelling enthusiasm with the remark: "It is nothing — it is of the Renaissance." I did not know what in the mischief the Renaissance was, and so always I had to simply say, “Ah! so it is — I had not observed it before." I could not bear to be ignorant before a cultivated negro, the offspring of a South Carolina slave. But it occurred too often for even my self-complacency, did that exasperating "It is nothing — it is of the Renaissance." I said at last: "Who is this Renaissance? Where did he come from? Who gave him permission to cram the Republic with his execrable daubs?" We learned, then, that Renaissance was not a man; that renaissance was a term used to signify what was at best but an imperfect rejuvenation of art. The guide said that after Titian's time and the time of the other great names we had grown so familiar with, high art declined; then it partially rose again — an inferior sort of painters sprang up, and these shabby pictures were the work of their hands. Then I said, in my heat, that I "wished to goodness high art had declined five hundred years sooner." The Renaissance pictures suit me very well, though sooth to say its school were too much given to painting real men and did not indulge enough in martyrs.

Я прихожу к заключению, что если я с торжеством решаю, что наконец-то обнаружил по-настоящему пре­красную и достойную всяческой похвалы старинную картину, то мое удовольствие при виде ее — неопровер­жимое доказательство, что эта картина вовсе не пре­красна и не заслуживает никакого одобрения. В Вене­ции это случалось со мной несчетное число раз. И все­гда гид безжалостно растаптывал мой зарождающий­ся энтузиазм неизменным замечанием: — Это пустяки, это Ренессанс. Я не имел ни малейшего представления, что это еще за Ренессанс, и поэтому мне всегда приходилось ограничиваться ответом: — А! В самом деле, я как-то сразу не заметил. Я не хотел проявлять свое невежество перед об­разованным негром, сыном раба из Южной Кароли­ны. Но даже мое самодовольство не могло выдержать то и дело повторявшихся невыносимых слов: «Это пустяки, это Ренессанс». Наконец я сказал: — Кто такой этот Ренессанс? Откуда он взялся? Кто позволил ему наводнять венецианскую республику своей отвратительной мазней? Тут мы узнали, что Ренессанс вовсе не человек, что «ренессанс» — это термин, обозначающий период, ког­да искусство возрождалось, хотя и не очень удачно. Гид объяснил, что после эпохи Тициана и других вели­ких мастеров, с которыми мы за последнее время так близко познакомились, наступил упадок высокого ис­кусства; затем оно несколько оправилось — появились посредственные живописцы, и эти жалкие картины — дело их рук. Тогда я, разгорячившись, сказал, что «был бы в восторге, если бы упадок высокого искусства наступил на пятьсот лет раньше». Картины эпохи Ре­нессанса меня вполне устраивают, хотя, по правде говоря, эта школа предпочитала писать настоящих людей в ущерб мученикам.

(с общепринятым взглядом на хронологию Ренессанса можно ознакомиться, например, здесь).